Годам к 35-ти к Савве Ивановичу Мамонтову прочно приклеилось прозвище Савва Великолепный — по аналогии с Лоренцо Великолепным, блистательным политиком и щедрым меценатом из семейства Медичи, при котором Флоренции пережила небывалый расцвет искусства
Будут, конечно, в России неординарные купцы-меценаты и после Саввы: Щукин, Морозов... Но только универсальный Мамонтов, близкий друг Поленова и Репина, покровитель Васнецова, Серова и Коровина, первооткрыватель Шаляпина и защитник не понятого публикой Врубеля, инвестор «Мира искусства» и худрук собственноручно созданной «Частной оперы», «неистовый Савва», «человек-водоворот», «миллионщик» — останется в истории «русским Медичи».
Отец Саввы, Иван Федорович, был потомственный купец. Как и многие представители купеческого сословия, Мамонтовы происходили из старообрядцев: считалось, сугубая религиозность гарантирует их особую щепетильность и честность в делах. Эти, дескать, не обманут: Господь не велит. Промыслом Мамонтовых были винокуренные заводы, но старший Мамонтов отнюдь не походил на зашоренных замоскворецких купцов из пьес Островского. Живя в Ялуторовске (в этом северном городке в 1841-м 15 октября и родится Савва), Иван Мамонтов знался со ссыльными декабристами. Внучатая племянница Павла Третьякова, состоящая с Мамонтовыми в дальнем родстве, вспоминала об Иване Федоровиче так: «Если бы вы не знали, кто это, то сочли бы, что перед вами английский премьер-министр». Еще бы: всегда элегантен, чисто выбрит, подчёркнуто вежлив и в цилиндре.
Иван Федорович Мамонтов занимался делом для России новым и, без сомнения, очень перспективным: он строил железные дороги. Детей у Мамонтовых родилось шестеро, некоторые умерли — кто от младенческих болезней, кто от холеры, и на третьего сына Савву, крепкого и красивого сорванца, Иван Федорович возлагал особые надежды: рано или поздно семейное дело нужно будет кому-то передать. А пока Савве был нанят немец-гувернёр, чтобы учил языкам и по необходимости порол. Годы спустя Савва признает это нелишним: «Отец не видел ничего дурного в воспитательных принципах Шпехта и, конечно, был прав. Розги исправно действовали. Я же вскоре сделался чистеньким и аккуратным мальчиком».
Гимназию Савва, самоуверенный и дерзивший её директору Авилову, окончил плохо — с двойками по математике, русскому и единицей по латыни. Хорошие отметки имел только по немецкому и Закону Божию. Для поступления в университет ненавистную латынь за Савву сдавал другой человек, присоветованный Мамонтову его учителем физики. Так, не вполне честно, Савва сделался студентом юридического факультета Московского университета.
Иван Федорович рассчитывал, что Савва получит хорошее образование, но сыну и здесь было не до учебы. Он увлекался театром, пропадал в опере и даже сам в частной постановке «Грозы» с успехом играл роль Кудряша. Отец сердился и в письмах требовал от Саввы немедленно взяться за ум: «Мне нужен не актёришка, а образованный, здравомыслящий юрист, которому можно без страха поручить серьёзное дело. Мне нужен не фигляр, а помощник!» «Ты совсем обленился, перестал учиться классическим предметам и предался непозволительным пустым удовольствиям — музыкантить, петь и кувыркаться в драматическом обществе».
Увещевания отца до Саввы доходили плохо. Ни учиться, ни бросать университет он не собирался, текущее неопределённое положение дел его удовлетворяло вполне. Отец сушил голову, как быть с непутёвым сыном, но тут вмешался случай. Иван Федорович получил записку от анонимного доброжелателя. Смысл её был зловещий: «У вас есть сын Савва в университете, уберите его, иначе может быть очень плохо».
Это было время нараставших волнений в студенческой среде, время прокламаций и тайных обществ. В Петербургском университете начались антикрепостнические студенческие бунты, в Петербурге — поджоги и пожары. В провокациях немедленно обвинили студентов. Репрессивная полицейская машина заработала с удвоенной прытью. Иван Федорович Мамонтов подумал: мало ли, куда (по идеализму и склонности безоглядно увлекаться) мог вляпаться его Савва. Арест, карцер и каторга так ясно замаячили перед глазами опытного дельца, не испытывавшего по отношению к власти особых иллюзий, что он немедленно забрал Савву из университета и отправил в Баку, поручив 20-летнему сыну первое в его жизни самостоятельное дело. Так, не завершив образование, Савва вступил во взрослую жизнь.
Молодой Мамонтов не случайно сфотографирован с догом: собак и лошадей он всегда любил. В 1860-е одного из своих псов захваченный общественными настроениями тех лет Савва назвал Нигилистом. И разведение собак считал искусством тоже , однажды много позже оправдывал себя , когда его ругали по поводу трат на Врубеля "Да что ж, вон Марфа сучка - в нее да и деток и внуков ее вложено поболее господина Врубеля!"
Иван Федорович в то время как раз пробовал инвестировать в первые нефтяные промыслы на Каспии. Дело поначалу не приносило прибыли, и старший Мамонтов в дополнение к нефти основал Закаспийское Торговое Товарищество, открывавшее по всей Персии торговые фактории. Туда-то — торговать и торговаться с хитрыми персами и направил отец молодого Савву. Расчёт был такой: получится у Саввы сладить с несговорчивыми восточными людьми и не остаться в убытке, значит, и в других делах от него будет толк.
В Баку Савва несколько недель, чтобы не тратиться на кухарку, питался одними сардинами, вникал в обстановку, и скоро компаньон предложил ему лично (и в сопровождении телохранителя!) отправиться в опасную Персию. Россия тогда экспортировала туда ткани, стекло, а также серпы, косы, грабли. Но гораздо больше импортировала, т. е. везла из Персии — табак и хлопок, шелк-сырец и рис, изюм и финики, шерсть и красящие вещества, бирюзу и жемчуг, баранов и лошадей, мыло и бытовую химию и еще опиум — эффективное и в то время совершенно легальное лекарство.
Снарядить и сопроводить караваны без потерь было первой задачей, избежать таможенных поборов — второй. Редкое чутьё помогало Мамонтову удачно выбирать товар. Купеческие гены брали своё: торговля быстро начала приносить барыши. Беспокоило Савву только одно: выглядит он несолидно — совсем молодой, румяный, безусый, благообразный. Тогда он придумал обзавестись капитанским кителем и бородкой, но главное — купил себе револьвер.
Подъезжая на лучшем скакуне во главе каравана с грузом к таможенному посту, где уже переминались мытари в ожидании бакшиша (почти неизбежной взятки), Савва приосанивался, сверкал глазами и уверенно гаркал: «Прочь с дороги! Пошлина уплачена на границе Персии, по договору российского императора Александра и великого падишаха Персии несравненного Насреддина!»
Иван Федорович тихо торжествовал: Саввушка торгует с приростом, дань на таможнях не платит, изображает из себя большого человека. Может, не зря театром увлекался?..
Вернувшись из Персии, чтобы возглавить Московское бюро Закаспийского Товарищества, Савва строил грандиозные торговые планы. Но помешала болезнь: понадобилась операция на пояснице. И обеспокоенный отец отправил Савву в Милан — погреться на итальянском солнце, а заодно изучить местные шёлковые промыслы: старший Мамонтов планировал начать торговлю шёлком.
Но Иван Федорович просчитался: в Италии Савва взялся за старое. Целыми днями он объезжал римские древности, разглядывал часовни и соборы. И еще увлёкся пением — знаменитый итальянец давал ему уроки. У Саввы оказался превосходный бас, он даже собирался дебютировать в миланской опере, готовил партии из «Нормы» и «Лукреции Борджиа», но не успел — внезапная охота жениться помешала.
В Милане Савва близко сошёлся с Сапожниковыми — русским семейством, путешествующим по Италии. Обещал показать Вере Владимировне, вдове купца первой гильдии Сапожникова, коринфскую колоннаду в Риме, и тут же влюбился в её 17-летнюю дочку Лизаньку, девицу строгую, но приветливую, большую ценительницу музыки и литературы. Савве на тот момент было 23.
Иван Федорович выбор сына, попросившего благословения, одобрил: репутация у Сапожниковых в купеческой среде была доброкачественной, чего еще требовать? Отец подарил молодым Мамонтовым дом в Москве, а через несколько лет брака Савва Иванович и Елизавета Григорьевна купят имение Абрамцево. Одной из любимейших книг в юности у Саввы были «Детские годы Багрова внука» Сергея Тимофеевича Аксакова. Поселиться в усадьбе Аксакова, вот уже десяток лет после смерти хозяина пустующей и приходящей в упадок, было для Саввы своего рода романтической прихотью. Но для русской культуры эта купеческая блажь имела грандиозные последствия. И московский дом, и абрамцевская усадьба более 20-ти лет будут аккумулировать под своей крышей лучших представитель русской живописи, музыки, литературы.
В 1869-м году Иван Федорович внезапно скончался от воспаления брюшины. Какой капитал унаследовал 28-летний Савва, доподлинно не известно. Но дело жизни отца — железные дороги — стали главным делом сына. Отец дотянул Северную дорогу от Москвы до Ярославля. Савва продолжит её до Вологды, Архангельска, Мурманска. Он с юмором описывал свою незадавшуюся ознакомительную поездку по российскому бездорожью: «Дорога вся разрытая колеями и покрытая жидкой черной грязью, а над ней изредка лежат брёвна, что и заставляет сидящих в тарантасе делать невозможные комические движения. Попав раза два макушкой в потолок тарантаса, я внутренне убедился, что железная дорога от Ярославля до Вологды необходима».
Весёлый, решительный, молниеносно соображавший, неимоверно обаятельный и, главное, с ничем еще не омрачённой репутацией, Мамонтов быстро шёл в гору.
Вторым направлением, выбранным Саввой, куда протянутся железнодорожные линии, станет Донецкая каменноугольная дорога. К 1882-му году она соединит Мариуполь и Юзовку (теперешний Донецк) с российскими промышленными центрами. Савва заработает миллионы. Его имя скоро станет известным в деловых и промышленных кругах, он будет вхож во многие высокие кабинеты, станет другом министра финансов Сергея Витте, сблизится с лучшими художниками своего времени — Репиным, Поленовым, скульптором Антокольским. Чуть позже в его доме появятся браться Васнецовы (1, 2). Еще какое-то время спустя — новое поколение художников: Нестеров, Серов, Коровин, Врубель.
То, что делал для русских художников Савва, сейчас, вероятно, назвали бы адресными субсидиями. Или грантами. Конечно, он мог и просто ссудить денег. И дать безвозмездно. Но, зная щепетильность друзей, находил для них заказы, подавал идеи, предлагал проекты. Почти нищенствующего и болезненно неуверенного в себе Виктора Васнецова он буквально уговорил писать картины для кабинета правления Донецкой дороги (и в их числе «Трёх царевен подземного царства», символизирующих богатства каменноугольного бассейна), а когда правление откажется их оплатить, картины приобретут Савва с братом Анатолием. «Московскому дворику» дебютирующего в пейзаже Поленова Савва предречёт, что он станет любимейшей картиной москвичей. Специально для панно Врубеля (1, 2), отвергнутых жюри промышленной выставки в Новгороде, Мамонтов, назло всем критиканам, выстроит отдельный павильон. О знаменитых репинских «Запорожцах» скажет, что они «зачаты под небом Абрамцева». И счет картин, о которых справедливо сказанное, идет не на десятки — на сотни.
Вид с веранды дома Мамонтовых узнаваем в пейзаже «Видение отроку Варфоломею» Нестерова, абрамцевские озёра писали Серов и Коровин, в «Алёнушке» Васнецова отобразился абрамцевский лес.
Мамонтов не занимался слепой благотворительностью. Не видел в этом смысла. При этом никогда не жалел денег для искусства. Такой парадокс. Он щедро финансировал то, что считал ценным, достойным внимания, он избавлял от нищеты, давал уверенность в своих силах и щедро делился семейным теплом. Но главное — Савва вместе со своей большой семьёй (у них с Елизаветой Григорьевной родится пятеро детей — Сергей, Андрей, Всеволод, Вера и Александра, первые буквы их имён составят анаграмму «САВВА») создавал среду. Такую атмосферу, которая не то чтобы вдохновляла — после позитивистстких 60-х «вдохновение» вышло из моды, а делала творческие заботы чем-то совершенно естественным и единственно возможным для человека. Таким же природным и непреложным, как воздух Абрамцева.
Двери Мамонтовых никогда не запирались. Друзья приходили и приезжали без приглашения. Поленов был для Мамонтовых дон Базилио, его сестра-художница Елена — Лиля, Антокольский — Мордух, Серов, с детства подолгу живший в Абрамцеве, — Тоша, Коровин — Костенька. Родные и любимые Саввы Мамонтова, его жена, дети, племянники остались жить на многочисленных картинах и рисунках великих русских живописцев. И речь не идёт только о портретах. Серов увековечил Веру в «Девочке с персиками». Васнецов подарил лицо Андрея Алёше Поповичу из «Богатырей» (а его конь — это гордость мамонтовских конюшен, любимый жеребец Саввы, по имени Лис). Врубель рисовал «Демона» с сына Мамонтова Всеволода.
Энергетика Саввы заражала, прошибала стены, пронимала самих бесчувственных и равнодушных к искусству. «Приезды к нам Саввы Ивановича, — вспоминала дочка художника Поленова Наташа, — не носили характера мирной беседы, это были какие-то каскады слов, начало слов без окончаний, страшно громких, с жестикуляцией, с громким смехом, но разговоры их были до того образны, что, отчетливо не понимая слов, я чувствовала, что нахожусь в атмосфере настоящего искусства».
В Италии Мамонтовы поначалу проводили не намного меньше времени, чем в России. Савва называл их кружок «русским землячеством». Он любил Италию, неплохо ориентировался в искусстве и, кстати, бывал на могиле Медичи. Савва не раз говорил, что его идеальная мечта — Ренессанс русского искусства. Наблюдая за работой Поленова и Марка Антокольского, Мамонтов и сам увлёкся скульптурой. У него обнаружилось нерядовое дарование. Антокольский иронизировал, конечно: имея капиталы, отчего бы не полепить? Но неуклонно растущие капиталы Мамонтова грели не только его самого: тому же Антокольскому он очень скоро, вникнув в его плачевные финансы, открыл кредит на 2 тысячи рублей. Да и умница Антокольский воспринимал Мамонтова-скульптора вполне серьёзно.
Сейчас это кажется неправдоподобным и, может быть, даже смешным: было время, когда Мамонтов всерьёз собирался бросить железную дорогу и всецело посвятить себя скульптуре, высокому искусству. Жена отговорила. Да и стыдно было оставить начатое отцом дело.
Когда Савва бывал в ударе, он смешил всех до упаду, до колик и счастливых слёз. Придумывал, например, мериться лысинами (как и отец, он облысел рано) с другом, доктором Спиро. Или переодеться в чертей почему-то с женскими грудями и в таком виде кататься в самодельной карете по Риму. Или, живя в Неаполе, ехать смотреть на извержение Везувия (рядом с ними в тот день случился обвал, погибло около 60-ти человек, и Савва долго не мог себе простить, что повёз жену «на бомбу»). Или ставить водевиль, где роль томной балерины будет отдана кряжистому Антоше Серову. А временами на Савву находило фанфаронство: он снимал целый этаж во дворце в центре Рима, или угощал аскетичного Мстислава Прахова клубникой посреди зимы. Или когда заехавший в Абрамцево старик Иван Тургенев стал рассказывать, что Флобер предпочитает улиток, Доде — байабес, а Золя — морских ежей и икру каракатиц, Савва раздухарился настолько, что пообещал в следующий раз угостить Тургенева... мамонтом. И в ответ на наступившее за столом неловкое молчание клялся, что ему его привезут — настоящего древнего мамонта с Таймыра, там-де, в вечной мерзлоте, мясо отлично сохраняется.
Ему до всего было дело. Он фонтанировал идеями и откликался на новое и интересное. Однажды невестке Мамонтова подарили японскую игрушку Фукурама, привезённую с острова Хонсю. Разъемная кукла, внутри которой находятся её уменьшенные копии, впечатлила Мамонтовых. Попросили художника Сергея Малютина сделать нечто похожее, но, разумеется, в русском стиле. Так родилась матрёшка, а уж Савва позаботился о том, чтобы наладить массовое производство в собственных мастерских.
Но, пожалуй, главным увлечение Мамонтова была не скульптура, не живопись и ремёсла — театр. Все начиналось с домашних постановок в доме Мамонтовых. На них не жалели денег, изготавливали декорации, шили костюмы, приглашали, если нужно, профессиональных певцов. Друзья-художники нередко выступали в роли актёров — один только Виктор Васнецов отыграл роли от Мороза в «Снегурочке» до Мефистофеля. Мамонтов «болел» театром страстно. Сочинял. Серьёзно изучал греческую драму, римскую комедию. И сам писал водевили, комедии, мистерии.
В какой-то момент Савва решил, что готов к созданию профессиональной сцены — «Частной оперы», которая, давая обязательных Верди и Доницетти, сможет также популяризировать русское искусство, лучших русских композиторов — Мусоргского, Даргомыжского, Римского-Корсакова. Сейчас «худрук», художественный руководитель — штатная должность, но в конце XIX века Мамонтов изобрёл эту должность для себя сам. От отвечал в театре за всё: единство замысла, подбор актёров, репетиции, декорации. Не говоря, разумеется, о деньгах. Дирижером Савва пригласил Рахманинова. Он привозил гастролировать лучшие голоса из Италии, Швеции. Со свойственным ему сверхъестественным чутьём находил редкие певческие бриллианты и в России. Декорации для Новой оперы Мамонтова писали Поленов, Васнецов, Врубель. А Мамонтов, как ребёнок радовался, что лучше всех — декорации его любимчика, Костеньки Коровина. Не только потому, что чувствовал себя в неком подспудном долгу перед ним: Коровины были ямщиками, зарабатывали извозом, а когда Россию покрыла сеть железных дорог, семья разорилась, отец Константина наложил на себя руки; то, что привело к успеху Мамонтовых, стало для Коровиных крахом. Скорее, Мамонтову нравилась весёлое балагурство и шалопайство Коровина, он видел в этом отблески собственной молодой бесшабашности.
«Савва был вездесущ и, казалось, двужилен: от художников — к музыкантам, от музыкантов — к актерам — день ли это, ночь ли. И так — изо дня в день», — пишет биограф Мамонтова Владислав Бахревский. Благодаря Савве был открыт талант Шаляпина. В мамонтовской Новой опере неопытный и не слишком образованный Шаляпин сделался профессионален и знаменит. Когда Савва попадёт в беду, Шаляпина переманит к себе императорский театр, и этого предательства Савва не сможет ему простить. В его завещании будет особый пункт: на похоронах не должно быть Шаляпина.
Над Новой оперой насмехались, её критиковали. Говорили, что это слишком похоже на «любительский спектакль в очень богатом доме». Чехов уверял, что любой бродяга на итальянских улицах владеет голосом лучше, чем мамонтовские солисты. Наконец, опера для Мамонтова не являлась коммерцией: в финансовом плане она оставалась убыточной. Но Мамонтова это смущало мало: он был уверен, что служит высокому искусству. Хотя многие, как когда-то Саввин покойный отец, считали, что он стремится только «музыкантить, петь и кувыркаться в драматическом обществе».
Опера принесла разлад в казавшуюся такой крепкой, до незыблемости, семью Саввы и Елизаветы. Жена не разделяла Саввиного увлечения. Настанет день, когда вся Москва будет судачить о том, что миллионщик Мамонтов завёл театр исключительно для своей пассии — певицы Татьяны Любатович. И даже когда эта шокировавшая многих друзей дома связь прервётся, семейного единения будет не вернуть: Савва Иванович и Елизавета Григорьевна, ушедшая в религиозные переживания, больше никогда не смогут по-настоящему сблизиться, хотя и будут сохранять видимость брака.
11 сентября 1899 года Мамонтов был арестован. В доме на Садово-Спасской учинили обыск, а Савву под конвоем показательно провели по городу, на потребу глазеющей публике, до Таганской тюрьмы. Такого публичного позора Мамонтов не переживал за всю жизнь.
Дом, известный всей Москве, будет опечатан. Картины и скульптуры — гибнуть от холода и сырости. В 1903-м году отчуждённое имущество Мамонтовых — мебель, предметы искусства, старинное оружие — уйдёт с молотка. Мамонтов провел в тюрьме несколько месяцев. Ему вменялась растрата казённых средств, хотя многие понимали, что обвинения отчасти сфабрикованы. Министр юстиции Муравьёв враждовал с министром финансов Витте, с которым сотрудничал Мамонтов, и рассчитывал, что после публичного позора «московского Медичи» Витте не сможет сохранить под собою кресло. После блестящей речи защищавшего Мамонтова знаменитого адвоката Федора Плевако (это, кстати, был принцип Мамонтова — всегда взаимодействовать только с лучшими в своей сфере: врачами, юристами, музыкантами) суд присяжных вынес оправдательный приговор. Однако стараниями конкурентов Мамонтов за время ареста был почти разорён. Он был сломлен и так не смог, несмотря на предпринимаемые несколько раз попытки, вернуться в дело.
Савва переживёт многих из тех, кого любил. От давней болезни почек скончается сын Андрей, одарённый архитектор. Умрёт дочь Верочка. Потом Мамонтов потеряет жену, внука и вместе с ними — смысл.После отречения Николая весной 1917 года Савва Иванович с частью домочадцев за немалые деньги фрахтует пароход: несколько месяцев тот рыщет по портам, пока наконец сам Мамонтов не возвращается больным домой, где по сути дома уже нет.. Прожитые после ареста еще долгих 18 лет - тёмные, «слепые» годы. Когда в 1918-м году 6 апреля в возрасте 77-ми лет Великолепного Саввы не станет, Россия не заметит потери: охваченной войной и революцией, ей еще долго будет не до вклада в свою историю и культуру «русского Медичи».
Геннадий Орешкин
